Нечуй-Левицкий – веселая и невероятная биография гения

Нечуй-Левицкий написал множество известных произведений, которые мы порой приписываем кому-то другому. Скажем, «За двумя зайцами» — это его комедия «На Кожум’яках». К 180-летию писателя LifeGid выбрал самое интересное из биографии классика и воспоминаний о нем.

Самые известные произведения украинского писателя-реалиста вошли в школьные учебники. «Микола Джеря», «Кайдашева сім'я», «Старосвітські батюшки та матушки». А еще Нечуй-Левицкий — соавтор первого украинского перевода Библии и автор множества веселых сказок.

Что читают сегодня с этим материалом?

Из Левицких в Нечуи

С юмором написаны и его рассказы серии «Баба Параска та баба Палажка», комедии «На Кожум’яках» та «Голодному й опеньки — м’ясо». Первая, — та самая, адаптированная к сцене Михаилом Старицким под названием «За двома зайцями». Началом же литературного творчества Ивана Семеновича Левицкого стала повесть «Дві московки», написанная в Полтаве.

— Розкажи ж мені, сину, чи добре було тобі в москалях, — питала мати.
— Було, мамо, всього, а більш того, що було недобре… Оддали нас в науку дядькові — старому москалеві. Що за страшний був той дядько! Що за лихий! Мордатий, патлатий, рудий та головатий. Очі здорові, як у пугача, червоні вусища, як у старого кота, лице з одного боку синє, з другого червоне та цілісіньке в прищах. І тепер, мамо, як згадаю, то аж затрушусь.
Оце, було, поставить нас у ряд, щоб то муштрувати. Зайде спереду — не так лице держиш! Трісь тебе по щоці, аж голова перекрутиться! А він, червоний та злющий, кричить: «Не поворачивай рожи! прямо держи!» Та по другій щоці. Отак-то, мамо! (Нечуй-Левицкий)

Повесть эта впервые была напечатана к его 30-летию во львовском журнале «Правда» под псевдонимом Иван Нечуй.

Шутник и оптимист

Чувство юмора Нечуй-Левицкий проявлял не только в творчестве. В его родных краях помнили много смешных случаев. Например, такой: «Поїхав вiн з одним батюшкою на його підводі кудись на іменини. А в гостях батюшка почав оповідати якусь неймовірну історію і викликав недовір'я. Тоді оповідач почав звертатися за підтвердженням до Івана Семеновича, і той щоразу ствердно хитав головою. Коли батюшка закінчив, Нечуй мовив до гурту:

— А тепер дозвольте розповісти вам про двох кумів, які поїхали в гості разом на конях одного з них. І той кум, що мав коні, почав плести таку нісенітницю, що ніхто й віри не йняв. Тоді брехунець сказав кумові:

— Правда ж, куме, так було, правда?

— Правда, кумасю, правда. — відповів той, бо боявся, що назад пішки піде.

— А ви, Іване Семеновичу, на чиїх же конях приїхали? — спитав хтось.

— Та на кумових же! — під загальний регіт показав Левицький на батюшку".

В Полтаве Нечуй-Левицкий после Киевской духовной академии в 27 лет получил назначение преподавать русскую словесность в духовной семинарии.

Нечуй-Левицкий — от семинарии к литературе

Его отец-священник был образованным человеком прогрессивных взглядов. Имел большую домашнюю библиотеку. И на собственные деньги в своем доме организовал школу для селян. В ней и Иван учился читать и писать. Ребенком Нечуй-Левицкий по отцовским книжкам знакомился с родной историей.

Сын сельского батюшки с Черкасчины и образование начал с духовного училища при Богуславском монастыре. Особенно ему давались языки: латынь, греческий и церковнославянский. В 14 был принят в Киевскую духовную семинарию, где помимо программы изучал французский и немецкий. Читал Данте, Сервантеса, Скотта, Шевченко, Гоголя, Пушкина, прогрессивных философов. Но окончив, из-за болезни был вынужден вернуться домой.

Учительствовал в Богуславском училище, преподавал церковнославянский, арифметику, географию. И через год поступил в духовную академию Киева. После нее преподавал русскую словесность, историю и географию в Полтавской семинарии, польских гимназиях, в Кишиневе.

Любовь к украинскому языку без русизмов и галичанства

Но преподавая русскую словесность, Иван Семенович оставался убежденным украинофилом. Нечуй-Левицкий считал, что создавать книжный украинский язык следует на народной основе, активно сопротивляясь его русификации. В то же время он опасался, чтоб украинский не «обгаличанили» выходцы с Галичины со своим своеобразным западным наречием. За это он критиковал Михаила Грушевского. Как-то пожаловался на него и издателя «отого сатанаїла Сірого». Оказалось, что собеседником и был Юрий Сирый. Выяснив это, Нечуй-Левицкий извинился за свое слабое зрение.

Во всех его произведениях и о крестьянской жизни, и о жизни украинской интеллигенции очень ярко показаны национальные характеры и ментальность героев, выписаны традиции украинцев и обряды.

«У кожній людині, одколи світ животіє, сидить трохи чорта, трохи й Бога, або в декого й багато Бога, і отой Бог вижене колись чорта та й прожене його на очерета та болота», — говорил Иван Нечуй-Левицкий.

Интересны его исторические романы «Богдан Хмельницький», «Князь Ієремія Вишневецький», посвященные событиям в Украине, ее ключевым фигурам. Пафос патриотизма романтичной сказки «Запорожці», повести «Гетьман Іван Виговський» перекликается с национальным достоинством личности как ее наивысшей ценности в драмах «Маруся Богуславка», «В диму та в полум'ї».

Нечуй-Левицкий жил по графику и всегда ходил под зонтом

Отработав учителем более 20 лет, после отставки он поселился в Киеве и уже только писал. Жил в маленькой квартирке на Пушкинской (в районе нынешнего Театра русской драмы имени Леси Украинки, сам домик не сохранился), почти нищенствуя. Летом, «коли постигали суниці», навещал родичей в селе, иногда выезжал в Белую Церковь. При этом говорили, что с собой Нечуй-Левицкий вез не только летние вещи, но также осеннее пальто и кожух с шапкой. Мало ли что.

«Я ни водки, ни всяких настоек сроду не пил»
Из воспоминаний Ефремова: «В определенные часы и всегда в тех же местах — «вниз по Фундуклеевской на Крещатик» вы могли его встретить на проходке с неизбежным, хотя бы и не требовала того погода, зонтом в руке. И эту проходку он делал исключительно как «моцион» без всякой практической цели. Эту проходку он заменял и другой — на Владимирскую горку, «де я теперечки», как писал он, обычно каждый вечер «сижу, одпочиваю й милуюсь широким простором за Дніпром, Десною та по-над Дніпром».
Иногда, но очень редко, этот «моцион» превращался в «візиту» к кому-то из немногочисленных знакомых, с которыми Иван Семенович поддерживал отношения. «Візиту» немножко официальную, немножко церемонную, старосветскую.
Когда бы вы зашли к нему между 4-м и 5-м часами, вы должны были бы подождать хозяина. Потому что он в это время всегда обедал у Сегетов, домовладельцев, живших в том же дворе. Самовар приносил Ивану Семеновичу такой же архаичный сторож дворовый, который был и источником лексического материала.
Десятки лет проходили, а жизнь этого оригинального человека шла ровно, тихо, спокойно, раз заведенным порядком. «Что такое „бодян“, — говорил он как-то Гринченко, — я не понимаю. Это слово написано покойником Кулишем. Я ни водки, ни всяких настоек сроду не пил, вот и не понимаю в них вкуса».
Кроме упомянутых «визитов», дважды в год рисковал Иван Семенович выбираться по вечерам на сборы «Старой Громады». Поделившись прошлогодними «новостями» и узнав с большим удивлением свежие, начинал он сначала демонстративно зевать, что подготавливало уход, потом ровно в десять, сказав: «Больше не могу», вскакивал со стула, впопыхах прощался и уходил спать".

Что сегодня читают с этим материалом?

Охота на мышей

Знатоки биографии писателя говорили, что его такое феноменальное постоянство было вызвано не столько эксцентричностью, сколько заболеваниями. Ему просто необходимо было в одно и то же время принимать лекарства и питаться. Вообще же педантом и даже скандалистом он был лишь в вопросах литературы и языка. А что касается личного общения, тут занудство отсутствовало.

«Когда я читал пьесу, вдруг что-то будто взорвалось. Иван Семенович воскликнул: «Есть!»
Иван Нечуй-Левицкий радушно принимал молодых литераторов, которые приходили за советами к признанному мастеру слова. Среди них был и Кротевич (писатель и драматург, автор воспоминаний о Старицком, Лесе Украинке, Заньковецкой): «Жил Иван Нечуй-Левицкий в помещении, переделанном из сарая. Имело всего две комнатки с небольшой прихожей, но без кухни. Меня поразило множество книг. Они буквально заполняли всю первую комнату. Книги не только стояли везде на полках, но и лежали и на столе, и даже целыми кипами на полу.
Я боялся, что он встретит меня холодно и откажется читать мои писания. Но только я переступил порог, как увидел на лице Ивана Семеновича такую приветливую улыбку, что мгновенно успокоился. Услышав, что я принес на суд ему свою новую пьесу, писатель коротко сказал:
— Ну, что же, молодой человек, станем читать твою вещь сейчас же вместе. Садись и читай.
Это было совсем не в манере многих других маститых литераторов, которые или вообще отказывались читать произведение начинающего, или милостиво предлагали «оставить им эту вещь». Я растерялся и начал читать невыразительно, заикаясь. И Иван Семенович терпеливо слушал, что ободрило меня…
Когда я читал, вдруг что-то в комнате будто взорвалось. Иван Семенович так громко и радостно воскликнул: «Есть!» — как выкрикивают болельщики, когда их любимая команда забивает гол в сетку противника. И вот пока я прочитал пьесу до конца, еще несколько раз стреляло в разных углах. И хозяин каждый раз восклицал: «Есть!» — а потом брал из ловушки за хвост убитую мышь, и, вынеся в прихожую, бросал в ведро с водой. Мыши настолько заполонили помещение, что среди дня бегали по комнатам и грызли переплеты книг".

Два шанса на свадьбу

О том, почему Иван Семенович так и не женился, ходили разные версии. Одни говорили, что это травма детства. Мама умерла, когда ему было 13. До этого она родила две двойни. Считали, что это подкосило ее здоровье, а сыну отбило охоту заводить семью. Сам Нечуй-Левицкий говорил иначе.

«Я, бачите, вдався собі естет і кмітливий»
Внучатая племянница вспоминала: «Слухаєш, було, його, і проходять перед тобою цікаві картини минулого: і духовна академія тих часів, коли Іван Семенович ще в ній учився, і «життя Івана Семеновича в сім'ї, і старосвітські батюшки та матушки на Київщині, бо він же, бувши кавалером, їздив на храми, на йменини, на весілля і навіть бував «душею товариства», бо танцював добре і співав.
Вітали «кавалерів», а надто академістів, дуже добре, а найбільше там, де були дочки на виданню, та Іван Семенович нікого собі не вподобав.
«Не знайшов собі до смаку, — казав він. — Я, бачите, вдався собі естет і кмітливий. То зараз і прикмічу в панні щось не естетичне, і вже вона не моя».
— Мабуть ви, Іване Семеновичу, не кохали нікого, що не одружилися?
— Е, ні, кохав, аж двічі. Як у Седлеці вчителював. А одружитись не судилось. З першою директор не порадив. Як дочувся, що я залицяюся, так покликав мене і спитав, чи правда. Я сказав, що правда і що хочу з нею одружитися. А він каже: — «Не годиться педагогові дружитися з такою, що амазонкою з офіцерами кататися їздить. І одружившися, їздитиме. Який же це приклад юношеству?» Так як почав, як почав, то таки й розраяв. А гарна була, тендітна така…
— Аз другою ж чому не одружилися?
— З другою сестра розраяла; каже: «Як ти житимеш із сім'єю на своє жалування? То як ти сам, так сто рублів наче великі гроші, а з сім'єю вони ніщо. Та ще жінка схоче по балах їздити, та треба їй убори справляти. Де ти грошей набереш?» І з цією розраяла.
А я вже зовсім був злагодився. І в Варшаву їздив: одежі насправляв і рояль купив оцей, що й зараз у мене. Добре, що хоч їй ще не признався. Скоро після того в Кишинів мене переведено, так і не чув про неї нічого.
— Мабуть, тепер жалкуєте, що не одружилися та доводиться самому віку доживати? — спитала мама.
— Та як вам сказати? Бувало, що й жалкував, а більш того, що ні. Так я спокійно собі жив, а то хтозна як було б. Якби попалася така, як Балабусі, то самі знаєте, як би мені жилося, чи мав би спокій.
Заздрила я на його старість. Ні злоби, ні бурчання, ні ремства, ні заздрощів. Догорав його вік, як свічка, тільки догорав без чаду".