Известная на весь мир украинская оперная певица Людмила Монастырская покоряет не только мощным красивым голосом, но и любовью к усердному труду, искренностью и открытостью. Она рассказала изданию «Лайфгид», что ценит в жизни и какие страны любит. О разнице в работе на Западе и у нас. Чем ее испугал Киев и как подаренная в 18 лет книга стала путеводной.
Что читают с этой новостью сегодня?
«Я, сколько себя помню, всегда пела»
— Людмила, когда вы поняли, что хотите быть на сцене? Было ли ключевое событие или люди, повлиявшие на это?
— Прежде всего — это заслуга моих родителей. Они развивали меня в этом направлении. И я, сколько себя помню, всегда пела, участвовала в различных конкурсах.
Мама всю жизнь пела — у нее очень хороший голос. Дед мой, мамин отец, хорошо пел. Папа мой в свое время тоже пел в хоре. Как мама любит пошутить: «У тебя красота голоса от мамы, а сила голоса от папы». Так что всё это «родом из детства».
Будущая звезда мировой оперной сцены Людмила Монастырская с родителями, 1976 год
С мамой, 2013 год
С папой, 2013 год
Именно они первыми меня «расслышали» и стали правильно подбирать песни, чтобы голос развивался в академическом направлении. Надо сказать, что мы с удовольствием ходили на эти музыкальные кружки — было интересно. Нам очень повезло с наставниками.
Людмиле десять лет
— Опера случилась немножко позже — уже лет в 15. Хотя это очень рано для оперы (некоторые начинают только около 30-ти).
Но и я очень рано начала петь, с 6−7 лет, и постоянно ездила в те, советские еще времена — то на республиканский смотр, то на районный.
Как Киев и Киото города-побратимы, так мой родной Чернобай Черкасской области — побратим польского Быдгоща. И мы часто ездили туда по обмену, выступали по всей Польше.
А потом мои преподаватели, супруги Фурса, повезли меня в музыкальное училище им. Глиэра в Киев и показали Ивану Игнатьевичу Паливоде, который был тогда зав. вокальной кафедрой.
Я пела «Ти до мене не ходи», «Ой не світи, місяченьку». Иван Игнатьевич прослушал меня и сказал: «Будешь учиться в моем классе».
Так я поступила в училище. И хотя обычно в таком возрасте не берут на вокальный (считается, что голос еще не сформировался), но меня взяли в качестве исключения.
Музучилище имени Глиэра, «Утоплена», 1993 год
Людмила Монастырская: «Меня поселили в общежитие, я там впервые в жизни таракана увидела»
— Вы были самой младшей?
— Одной из самых младших. Еще было несколько ребят с такими данными.
— Сложно было адаптироваться?
— Очень. Мало того, что я же не киевлянка, так я была еще и очень домашним ребенком. А тут огромный город, в котором я сама…
Трамваи, которых я в жизни не видела. Даже троллейбус я до этого нечасто видела — только, когда мы ездили в Черкассы.
Меня поселили в общежитие, я там впервые в жизни таракана увидела. У нас в поселке вообще их не было никогда. Вот и пришлось учиться самостоятельно налаживать свой быт, адаптироваться в мегаполисе…
С одной стороны, было тяжело, с другой стороны, было весело, поскольку это же молодость.
Киев. Будущий Майдан (площадь Октябрьской революции). Конец 80-х. (Фото Бруно Барбе)
— В этом возрасте времени и сил хватает на все. Новые люди, большой город. Безусловно, были и симпатии — ну как без этого… Так что было очень интересно.
А что касается моего отношения к учебе, то факт того, что в училище обычно учатся 4 года, а я закончила за три, говорит сам за себя. 3 и 4 курс мне предложили пройти экстерном, так как видели, как я развиваюсь по вокалу. И в 18 лет я поступила в консерваторию.
Я пела на выпускных экзаменах в училище и на вступительных в консерваторию «Тоску». Это был нонсенс. Не берутся обычно в таком возрасте петь такое произведение.
Я справилась. И, можно сказать, что Иван Игнатьевич Паливода торжественно передал меня из рук в руки своей сестре Диане Игнатьевне Петриненко, которая стала моим педагогом в консерватории.
Профессор, народная артистка и СССР, и Украины, лауреат Шевченковской премии и просто необыкновенно красивая и талантливая женщина, пример для подражания.
Эти люди сформировали меня как артистку, сформировали мои вкусы.
Людмила Монастырская с Дианой Игнатьевной Петриненко, Иваном Игнатьевичем Паливодой и его женой Лидией Георгиевной, 1995 год
Людмила Монастырская: «Я хотела быть как София Ротару или как Алла Пугачева»
— Как вас формировали? Говорили, на что нужно пойти, что увидеть?
— Не совсем. Я же, как тогда все, хотела быть как София Ротару или как Алла Пугачева. Но Иван Игнатьевич сказал: «Нет. С твоими данными ты будешь петь классику».
Смотр художественной самодеятельности, 1989 год
— Да. Более того, он подарил мне на 18-летие огромный сборник классических арий. И написал: «Тільки в наполегливому труді всі ці оперні героїні стануть окрасою твого репертуару». Это был 1993 год. И вот теперь я пою все, что было в этом сборнике!
— Воплощаете всю жизнь эту задачу!
— Да. Я даже не думала тогда, понятия не имела, какой это непростой путь, какой это труд.
В консерватории обычно учатся 5 лет, а мне пришлось проучиться 7. Потому что за год до окончания я вышла замуж, и родились дети. Сначала родилась дочь Аня, а спустя год — сын Андрей.
Бесконечные бессонные ночи… Эти несколько лет своей жизни я реально не помню. Я была очень худая-худющая — 50 килограммов… В общем, было непросто. Молодая семья, дети, безденежье, как у многих.
Юная Людмила, 1990 год
Людмила Монастырская: «Бывало, что выступали и под фонограмму»
— А какими были Ваши первые зарубежные поездки?
— В начале, как сейчас принято говорить, «нулевых» мы много гастролировали. Было модно ездить автобусами. По Испании, по Сицилии — куда приглашали, туда мы ехали с нашими коллективами (с эстрадно-симфоническим и другими оркестрами).
Бывало, что выступали и под фонограмму — под «минусовку». Но эта «минусовка» делалась под чужое пение, под чужое дыхание. Все эти паузы, ферматы — чужие.
Например, хотелось бы уже быстрее начал вторую фразу, а тут еще пауза. То есть это очень неудобно, но это такая большая школа жизни.
Людмила Монастырская: «Из-за коронавируса многим моим коллегам просто не за что жить»
— Вы прошли через много испытаний. Достигли мировой славы, больших высот. И вот новое испытание — коронавирус, пандемия, закрытие границ, мир на замке. Насколько сильно эта ситуация повлияла на вас? Какие были минусы и были ли какие-то плюсы?
— Плюсов никаких я в этой ситуации для себя не вижу. Потому что для вокалиста, как и для балетного артиста, очень важно быть в хорошей форме. Пока ты ее наберешь, это всё очень долго…
Мы же поём целые спектакли, а не просто отдельные небольшие произведения. И чтобы спеть большой спектакль, нужно быть в идеальной форме. А за этот период были в основном концерты.
— То есть, как самолет должен летать, авто — ездить, а не стоять в гараже, так и голос должен постоянно работать? Ему вредны паузы?
— Да, безусловно. Можно что-то придумывать, какой-то позитив а-ля «отдохнула после поездок», но я настолько уже привыкла быть в четком графике и постоянно работать, что для меня лично не подходит нынешний режим.
В этом нет ничего положительного. И для многих моих коллег это так. Особенно пострадали фрилансеры - людям было просто не за что жить.
— Если бы вирус застал вас не в Украине, где бы вы хотели это время провести?
— Нигде бы не хотела. Для меня лучше здесь. Это мое родное языковое пространство.
Я бы не смогла эмигрировать. Меня очень напрягает психологически другая языковая среда.
Когда мы уезжаем работать за рубеж, мы же постоянно напрягаем мозг. Режиссер рассказывает все по постановке на английском языке, а ты должен все понять и точно воспроизвести до мелочей его концепцию. У нас нет права на ошибку.
— Вы владеете английским, итальянским, какими еще языками?
— Знаете, нельзя сказать, что идеально владею. Чтобы говорить, что знаешь язык, надо сидеть и его изучать, постоянно совершенствуясь. О себе в этом смысле могу сказать, что могу пообщаться на бытовом уровне.
Для певца сегодня важно знать английский — это основной язык общения и работы. Пока не китайский) Итальянский тоже очень важен для нашей работы… Но все равно другая языковая среда — это большое напряжение.
Я не расслабляюсь в поездках. Там, кроме того, еще жесточайший график и конкуренция.
— А здесь намного легче?
— Здесь не то, чтобы намного легче, но ты здесь не чужой — здесь учился, знаешь многих своих коллег по 20−25 лет. У нас тут дружный коллектив. Мы стараемся поддерживать друг друга — это очень важно.
- Австрия глазами эмигранток — качество жизни, штраф за отдых и снобизм местных
- Эмиграция в Испанию — как живут украинцы в стране солнца
- Эмиграция в Португалию — поиск новых возможностей и подводные камни
Людмила Монастырская: «Попасть в Японию — это будто в космос слетать»
— Кстати, о коллегах. Можете ли назвать мировых вокалистов, за которыми наблюдаете, кто вам интересен?
— В свое время я много слушала Леонтину Прайс (американская оперная певица, первая афроамериканка, ставшая ведущей солисткой Метрополитен-оперы. — Авт.), она мне очень нравилась.
Леонтина Прайс
Также среди топ-исполнителей я бы назвала Марию Калласс. Меня подкупает ее харизма.
В студенческие годы я интересовалась ее личной жизнью. Сколько же этот человек пережил. А после этого все равно устоять, остаться на плаву, петь и быть далеко не последней — это дорогого стоит! Это достойно большого уважения.
Это она говорила, что публика не прощает, когда ты не в форме, как бы она тебя не любила…
Мария Каллас
— А насколько сегодня публика прощает? И какая она сегодня?
— Мне кажется, что сегодня публика уже не та, что была, скажем, в прошлом веке. Люди были другими, когда не было компьютеров, интернета, нашего скоростного ритма жизни.
Публика сегодня везде разная, потому что разный менталитет. Например, в Лондоне прекрасно воспринимают «Макбет». И не только потому, что они любят Верди, а, прежде всего, потому что это по Шекспиру. А для них это святое.
В Италии Верди — это второй отец. Они же его даже не называют Джузеппе Верди, как мы, они его называют Пеппино. Я поначалу даже не могла понять, что за Пеппино? Вот такое у них отношение, домашнее, родное.
В Японии у публики большое уважение и поклонение перед исполнителями. Стоят огромные очереди в оперу, я ни в одной стране не помню таких очередей. При выходе и при входе приветствуют, в любом магазине, в любом месте, куда бы мы не пришли.
Попасть в Японию — это будто в космос слетать, другая планета. Эта страна никогда не оставит равнодушным. Тебе может там не понравиться, или ты можешь влюбиться навсегда и полностью во всё японское.
У меня дома много вещей из Японии — там картинка, там деревянная тарелка, там палочки, там ваза.
Даже кошке я привезла японскую деревянную миску.
Япония — это совершенно другая культура, это уважение к друг другу, к старшим.
- Загадочная Япония — что удивляет в стране восходящего солнца
- Жизнь в Японии — лайфхаки для макияжа и аплодисменты богам
- Токио своими глазами — люди в черном и мифы о японской диете
— Приятно, когда хорошо принимают, а есть ли места, где публика принимает плохо? Бывает ли, что свистят?
— Бывало. Правда, к счастью меня лично это не касалось. И вообще, это иногда вызывает удивление. Свистят не потому, что певец плохо спел, а такая реакция может быть на саму постановку. Не приняли режиссера — и всё, весь состав певцов и дирижера засвистали.
— Где такое бывает?
— Например, такое было в Германии в Штаатсопер в Берлине. Даниэль Баренбойм был за пультом, а это очень известный дирижер. Пласидо был Макбетом, я была леди Макбет. А засвистала публика своего же немецкого певца на одном из спектаклей.
Пласидо Доминго и Людмила Монастырская в «Макбете» в Берлине
Та же Германия настолько обычно продвинутая, для них не вопрос — выпустить обнажённого певца на сцену или еще что-то такое эпатажное сделать. Тем не менее, они вдруг неожиданно могут засвистать продукцию и режиссера. То есть, им не понравилась концепция — всё, они свистят. Это публика, она имеет на это право.
Скаловская публика (в театре Ла Скала. — Авт.) отличается своей требовательностью.
А, пожалуй, самая благодарная, — это американская публика.
— Любите выступать в Америке?
— Да, у меня такая ностальгия по Америке! Мне очень душевно там находиться.
У меня в крови сидит свободолюбие. А в Америке, как известно, демократия во всем. И в том числе уважение. Уважение к монете, к доллару, к труду, который нужно приложить, чтобы заработать. Когда один доллар даешь таксисту на чай, он настолько тебе благодарен, я такого нигде не видела. Меня это поразило, как они ценят труд, капитал.
В Нью-Йорке Метрополитен-опера входит в огромный комплекс зданий Линкольн-центра. На многих этажах, в том числе и подземных — репетиционные классы и залы. Все гигантское, во всем чувствуется размах — совершенно другие возможности и страны, и театра…
Метрополитен-опера существует за счет доноров, спонсоров. И они себе могут позволить многое. Могут делать миллионную продукцию. Никакой экономии. Например, пригласить Армани или Дольче и Габбана для оформления костюмов.
— Нам такие возможности и не снились…
— Да, там совершенно другие возможности. Очень хочется, чтобы и в нашем театре появились такие же или даже лучше…
- Американская мечта по-украински — как наши в США живут
- США для режиссера: «В Голливуде талант — на третьем месте»
- Какие книги прочитать до 30 лет для успеха в бизнесе
— Да, артист должен думать, как сыграть, а у нас ему порой приходится решать вопросы с одеждой и обувью. Когда-то мы говорили с нашей балериной Катериной Ханюковой о ее работе в Лондоне. Она рассказывала, что до попадания в Королевский театр, даже не догадывалась, что у солистов балета бывает личный массажист, что все бытовые вопросы решены. От артиста нужно только мастерство, об остальном позаботились.
— Да, а к хорошему быстро привыкаешь. Например, перед спектаклем в Лондоне и во многих других зарубежных театрах приносят артистам даже колготки новые на каждый спектакль. Потому что это работа — отработал, колготки выбросил.
Я уже не говорю, какими качественными косметическими средствами они наносят грим, делают мейкап. Огромный стол со всем необходимым.
Людмила Монастырская в роли леди Макбет в Лондоне
— В дорогом натуральном парике комфортнее играть? Он более легкий?
— Да. И в целом натуральные парики очень ценятся. Особенно блонд. Их заказывают специально в Скандинавии. И такой подход — в каждой мелочи, в каждом нюансе.
— Понимаю, вам хочется, чтобы и у нас всё было на высоком уровне.
— Конечно. Тем более, что у нас голоса ничуть не хуже, а зачастую даже лучше, чем во многих зарубежных театрах! Многие наши исполнители успешно гастролируют.
Наверное, хочется у нас немножко большей продуманности и улучшений, где они требуются. Может даже переосмысления некоторых спектаклей, которые идут очень давно. Где-то поэффектнее хотелось бы выглядеть.
Например, в «Аиде» этого требует сам образ. Аида — это эфиопская царевна в плену у египетской принцессы. Ее личная рабыня, приближенная к ней, практически подруга. Это множество браслетов, красивая одежда.
Если крупная женщина играет Аиду, есть особый крой вещей, особые решения, которые зрительно скрадывают фигуру, делают ее стройнее.
На мой взгляд, все должно быть продумано даже в плане бижутерии. Когда я готовилась, повторяла партию, смотрела, как ставили в 60-х годах, мне очень понравилась змейка, которая идет по руке в несколько оборотов.
Потом на черном парике на голову надевался золотой обруч. Это своеобразный акцент. Благодаря обручу, зритель сразу видит, что входит Аида. Пусть на ней и неброское платье.
Хотя в принципе это главная героиня. Она должна в приличном платье быть, а не в рубище.
— Вам приходится думать не только об исполнении, но и о таких нюансах?
— Не всегда. У нас есть новые постановки, в которые очень много вложено. Прекрасные костюмы, декорации. Это «Флория Тоска», «Набукко» — одни из наших свежих оперных спектаклей, которые поставил Анатолий Соловьяненко (художник-постановщик и художник по костюмам — Мария Левитская).
Там всё продумано. На каждое действие идет своя обувь, помимо костюма. Всё это большие траты, которые сегодня делаются.
Людмила Монастырская: «У каждого времени свои кумиры»
— Есть ли у вас любимые партии и уже поднадоевшие?
— Знаете, это как с топовыми оперными певцами. Я назвала двух, а третьего не назвала. Так и с партиями — нет каких-то кумиров.
Я многие партии люблю и много разных исполнителей слушаю. Была еще до Каллас Роза Понсель (американская певица итальянского происхождения. — Авт). И та же Мария Каллас преклонялась перед ней. Говорила, что Роза Понсель лучше нас всех вместе взятых. Так она уважала эту певицу старой школы. У каждого времени свои кумиры.
Партии тоже меняются, в соответствии с возрастом. Нельзя Тоску спеть в 20 лет. Еще не тот жизненный опыт.
— Хотя вы пели в юном возрасте.
— Я пела арию Тоски, но не всю партию. Это маленький номер. Пуччини написал вставную арию, потому что у сопрано не было сольного номера. С этой арией я поступала в консерваторию, а вот так, чтобы всю партию исполнить в 18 лет — это рано, несвоевременно. Так что под каждый возраст нужен свой материал.
Леди Макбет тоже не споешь в 20 лет. Нужно хотя бы в 35−37 начинать ее петь. Это роли, которые несут в себе еще и драматургический смысл. У меня есть роли, от которых отходишь дольше, чем от других. Боже, целую неделю можно отходить!
— А какие это роли, от которых надо так долго приходить в себя?
— Та же леди Макбет. Это кровавая роль. Она хочет идти по трупам, чтобы получить корону, постоянно подталкивает мужа к убийству. У нее есть зловещая ария «La luce langue», то есть она привлекает к себе темные силы. Это жесть!
Допустим, была постановка в Лондоне, там использован только черно-бело-золотой тон. А цвет, как вы знаете, влияет на психику. Как и музыкальное сопровождение очень на нас влияет. А исполнители же находятся в этом внутри. Есть такие роли, в которые реально очень сильно погружаешься.
«Иногда нет сил где-то побывать. Просто лежишь»
— На западе же еще и специфика, что вы поете много раз подряд одну и ту же партию.
— Да, это система стаджионе. Когда через день, через два спектакли. И вот есть такие спектакли, от которых долго отходишь.
Да, я занимаюсь любимой работой. Но те, кто погружается в роль, как я, им тяжело потом выходить из образа.
Я же подхожу с психологической точки зрения. Вот тем и тяжело, потому что я проживаю эту роль, мне надо понять, что да как, почему она это делает, почему делает те или иные шаги…
— Как вы приходите в себя?
— Мне надо выйти из дома и переключиться на что-то. На природу, например. Кто куда ходит. Кто-то идет в церковь, кто-то на природу, кто-то и туда, и туда. Кто проводит время с детьми, с родителями, с семьей, с друзьями.
— А что вас возвращает к жизни? У вас есть места какие-то, где вам хорошо?
— Да, на Пейзажную аллею мы ходим. Люблю зеленые очаги какие-то — парки, скверы. Но иногда нет сил где-то побывать. Просто лежишь. Ты же всегда анализируешь, как ты спел. Эта профессия имеет свою специфику, свои нюансы, которыми мы расплачиваемся. Каждый по-разному.
Пейзажная аллея в Киеве. Людмила Монастырская любит здесь приходить в себя после спектаклей
— Да, кто-то наливает-выпивает.
— Кстати, как вы к алкоголю относитесь?
— В принципе, нормально, если не злоупотреблять. Белое вино легкое, шампанское, просекко.
— А к коньяку как относитесь. Говорят, он помогает связкам.
— Говорят, что помогает. Есть коллеги, которые могут так настраиваться 20−30 граммами. Мне это не нужно, слава Богу. Лучше на это не подсаживаться. Лучше уже после спектакля немножко отметить.
— Есть ли сейчас традиция отмечать как-то спектакли, премьеры, или это ушло?
— Немного это уже уходит. Я бы не сказала, что есть прямо традиция такая.
«Со мной может быть скучно»
— Хочется побыть с собой наедине?
— Да, с собой, и даже если идешь в компании где-то, тоже смотришь, с кем идешь. Не люблю людей навязчивых, не вникающих в ситуацию.
— …не понимающих, что ты затратился на сцене и хочешь просто выдохнуть?
— Да, я вообще не всегда люблю эти суперобщения после спектакля.
Со мной может быть скучно, потому что я сижу молча, я выложилась, я хочу исполнить единственное желание — лечь и отключить абсолютно мозги.
И так где-то на пару суток провалиться. Поэтому иногда и отказываюсь от посиделок после спектакля.
— Я как раз хотела спросить, бывает ли, что вы сутками просто отсыпаетесь?
— Да, я очень люблю этот день после представления. Бывает, что вовсе не выхожу никуда.
Хотя иногда работа требует, и приходится после большого спектакля давать еще на 2,5 часа телевизионное интервью, а потом в ночь улетать. И так тоже бывает.
«Я вообще такой кот Леопольд»
— Есть ли у вас какие-то семейные традиции или коронное праздничное блюдо, которое всегда на всех торжествах присутствует?
— У нас как-то не сложилось с семейными традициями. Я рано начала ездить на гастроли. Конечно, есть традиция ездить к маме на пасху, кушать мамин борщ.
Я вообще такой Кот Леопольд — люблю, чтобы «было дружно». Я очень люблю, когда мы собираемся за большим столом.
Но именно у себя в семье мы с детьми как-то не завели такую традицию. Все спонтанно — когда кому-то захочется заехать, пообщаться, то мы сели, по бутерброду съели, кофе попили, всё обсудили и разъехались.
Каждый живет своей жизнью. Мы созваниваемся, в телеграм переписываемся, все ли в порядке.
— Чем дети сейчас заняты? Сын учился в КПИ, дочка хотела петь. Чем они в итоге занимаются?
— Сын учился в КПИ, потом в Могилянке. А после того, как у них было дистанционное обучение, которое не нравится студентам, он сейчас взял таймаут.
В последнее время его все больше тянет в творчество, хотя и в бизнесе пробует свои силы. Вот такой разброс у него получается.
И ведь учился он отлично, поступил на бюджет, у него все получалось. А потом вдруг говорит, что слишком много программирования, это не моё, скучно.
С сыном Андрееем, 2016 год
— Ищут себя?
— Да. Пусть ищут. На то и молодость дана, что бы пробовать, искать…
С дочерью Анной, 2013 год
Вторая часть интервью — «Недавно на „Аиде“ на меня и тенор налетел, и баритон на ногу наступил». В нем Людмила Монастырская рассказала о том, что мировые подмостки сулят не только славу, но и таят опасность для жизни. О работе с Пласидо Доминго и своем отношении к скандалам из-за харассмента. О любимой кошке, счастье, зависти и правильном отдыхе
Не пропустите
- Киев — 18 крутых мест: Диснейленд, Венеция и двор влюблённых
- Музеи мира — рейтинг лучших инстаграм-коллекций искусства
- Кошки — история от античности до наших дней
